Робин Хобб - Ученик убийцы [издание 2010 г.]

Мы ехали дальше, а погода становилась все хуже. Мы все мечтали попасть домой, но это произошло еще не скоро. Баррич, я думаю, до этого путешествия недооценивал способности Хендса. Хендс держался тихо, но дело свое знал, лошади и собаки доверяли ему. Вскоре он с легкостью заменил и Коба, и меня в конюшнях Оленьего замка. Дружба между ним и Барричем крепла день ото дня. И это заставляло меня чувствовать собственное одиночество куда острее, чем я был согласен признать.

При дворе смерть Галена восприняли как трагедию. Те, кто знал его мало, лучше всего говорили о нем. По-видимому, этот человек слишком много работал, раз сердце изменило ему в столь молодые годы. Были какие-то разговоры о том, чтобы назвать в его честь боевой корабль, словно он был павшим героем, но Верити так и не одобрил этой идеи, и она не была осуществлена. Тело Галена отослали в Фарроу для торжественного погребения. Если Шрюд и заподозрил что-нибудь о происшедшем между Верити и Галеном, он тщательно это скрывал. Ни он, ни даже Чейд никогда не упоминали мне об этом. Потеря нашего мастера Силы, когда не было даже помощника, который мог бы заменить его, была серьезным ударом, ведь у наших берегов маячили красные корабли. Это открыто обсуждалось, но Верити категорически отказался рассматривать кандидатуру Сирен или кого-нибудь другого, обученного Галеном.

Я никогда не узнал, выдал ли меня Шрюд Регалу. Я никогда не спрашивал его и даже не говорил о своих подозрениях Чейду. Полагаю, я не хотел знать. Я старался не позволить этому как-то повлиять на мою лояльность. Но в своем сердце, говоря «мой король», я подразумевал Верити.

Строевой лес, обещанный Руриском, прибыл в Баккип. Его пришлось волочить по суше к Винной реке, откуда бревна сплавили в озеро Тур и по Оленьей реке к Баккипу. Они прибыли к середине зимы и в точности оправдали все то, что говорил о них Руриск. Первый из новых боевых кораблей был назван в его честь. Я думаю, что он бы понял это, но вряд ли одобрил.

План короля Шрюда удался. Уже много лет в Оленьем замке не было королевы, и прибытие Кетриккен пробудило интерес к придворной жизни. Трагическая смерть ее брата накануне свадьбы и отвага, с которой Кетриккен продолжила церемонию, несмотря на это, захватывали воображение людей. Ее очевидное восхищение мужем сделало Верити романтическим героем даже среди его собственного народа. Они были прекрасной парой — юность и светлая красота принцессы оттеняли тихую силу Верити. Шрюд демонстрировал их на балах, привлекавших даже самую мелкую знать всех Шести Герцогств, и Кетриккен красноречиво и убедительно говорила о необходимости объединиться, чтобы отразить нападения пиратов красных кораблей. Так что доходы Шрюда повысились, и, даже несмотря на зимние штормы, началось укрепление Шести Герцогств. Были построены новые башни, и люди добровольно шли дежурить на них. Корабелы соперничали за честь строить боевые корабли, и город Баккип разросся за счет притока желающих составить команды этих кораблей. На короткое время в эту зиму люди поверили сказкам, которые сами же и придумали, тому, что одного горячего желания достаточно для победы над красными кораблями. Я не доверял этому настроению, но наблюдал, как Шрюд использует его, и думал, как ему удастся его поддерживать, когда люди снова столкнутся с реальностью «перековки».

И еще об одном я должен сказать. О том, кто оказался замешан в этих событиях лишь потому, что любил меня. До конца моих дней я буду носить шрамы, которые он оставил мне. Его стершиеся зубы несколько раз глубоко вонзились в мою руку, прежде чем ему удалось вытащить меня из бассейна. Как он это сделал, я никогда не узнаю. Но его голова все еще лежала на моей груди, когда нас нашли. Его связь с этим миром была разрушена. Востронос был мертв. Я верю, что он по собственной воле отдал жизнь в память о тех счастливых днях, когда оба мы были щенками. Люди не могут тосковать так сильно, как собаки. Но мы тоскуем много лет.

Эпилог

— Ты устал, — говорит мой мальчик.

Он стоит у моего локтя, и я не знаю, как долго он тут находится. Он медленно протягивает руку, чтобы взять перо из моих ослабевших пальцев. Устало смотрю я на колеблющийся чернильный след, который оно оставило на листке. Думаю, я уже видел такой след, но тогда это были не чернила. След засыхающей крови на палубе красного корабля — крови, пролитой моей рукой? Или это была струйка дыма, черная на фоне голубого неба, когда я не успел предупредить город о готовящемся набеге? Или яд, разворачивающийся желтоватой лентой в простом стакане воды, — яд, который я, улыбаясь, вручил кому-то? Нежный завиток женских волос на моей подушке? Или след на песке, оставленный каблуками мертвого человека, которого мы вытащили из догорающей башни в Тюленьей бухте? След слезы на щеке матери, когда она прижимала к себе «перекованного» младенца, несмотря на его злобные вопли? Как и красные корабли, воспоминания приходили без предупреждения и не знали жалости.

— Тебе нужно отдохнуть, — снова говорит мальчик, и я понимаю, что сижу, глядя на полоску чернил на бумаге.

Это бессмысленно. Вот еще одна страница испорчена, еще одна неудачная попытка.

— Убери их, — говорю я ему и не возражаю, когда он собирает все эти листки и беспорядочно складывает их вместе.

Гербарий и история, карты и размышления, все вперемешку в его руках, как и в моей памяти. Я не могу больше вспомнить, что это я собирался делать. Боль вернулась, и было бы так легко утихомирить ее. Но такой путь ведет к безумию, это было доказано множество раз до меня. Так что вместо этого я посылаю мальчика найти два листика каррима, корень имбиря и мяту, чтобы сделать мне чай. Я думаю, не попрошу ли я его однажды принести три листика этой травы.

И откуда-то доносится тихий голос друга: «Нет».

Примечания

1

Fitz (англ.) — незаконнорожденный сын, бастард